Однако наш случай особый. По нашей версии, основным мотивом убийства было избавление от грозящей опасности. Поэтому криминалисту здесь особенно поживиться нечем. Ну облегчённо вздохнули заговорщики, перевели дух. Ну поделили наследство, расселись по-новому на иерархической лестнице. Но точно также они могли рассесться и в случае естественной смерти вождя. Так что это ещё не показатель.
И тем не менее и здесь имеются кое-какие весьма интересные для следствия обстоятельства. Всё-таки раздел сталинского имущества был достаточно характерным. Все ключевые посты — и партийные и государственные, включая, как теперь говорят, силовые министерства, получила эта четвёрка. Единственное исключение — пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, который достался соратнику Сталина ещё со времён Гражданской войны Ворошилову. Но эта должность в то время была чисто представительской, декоративной — вручение наград, приём верительных грамот у послов, подписание указов, подготовленных и одобренных соответствующими партийными инстанциями. Никакой реальной власти она не давала. Поэтому заговорщикам было даже выгодно отдать её нейтральному лицу, да ещё такому, как Ворошилов, который, с одной стороны, был личностью легендарной, а с другой — весьма посредственной и легко управляемой.
Но это, как мы уже говорили, если и улика, то довольно слабая. Гораздо интереснее другое. Сразу же после смерти Сталина (через несколько месяцев, а может, и недель) его имя начинает исчезать со страниц газет и из других средств массовой информации. Редакторы, которые по инерции или по недомыслию продолжают славословить вождя, получают резкий окрик. Не только не предпринято ничего из того, что предполагалось для увековечения памяти вождя (сооружение специального пантеона, учреждение ордена Сталина и др.), но и само его имя начинает старательно вычёркиваться из памяти народа.
Для сравнения. После смерти Ленина Сталин моментально объявил себя единственным его «верным последователем и скромным учеником», а всех своих соперников наотмашь хлестал ленинскими цитатами, обвиняя в отступлении от истинного ленинизма. (Особенно доставалось Троцкому, который, будучи человеком амбициозным, частенько вступал в споры и даже в конфликты с вождём мирового пролетариата.) После же смерти Сталина никто не бил себя в грудь, уверяя, что именно он является верным сталинцем. Никто не обвинял своих соперников в отступлении от сталинской линии. (Как раз наоборот — потом Хрущёв будет называть своих противников сталинистами.)
Это свидетельствует, как минимум, о двух вещах. Первое. Никакого истинного пиетета наши герои к вождю не испытывали. За несколько месяцев или даже недель, прошедших после смерти Сталина, ничего такого, что бы могло так резко изменить их отношение к вождю, не случилось. Какой информацией они обладали раньше, такой же и теперь. Поэтому все их слёзы на похоронах Сталина — это рыдания наследников, дождавшихся наконец смерти богатого дядюшки.
И второе. Наследники Сталина не захотели даже формально следовать сталинским путём, идти под сталинским знаменем. Ведь политику вовсе не обязательно самому верить в те лозунги, которые он провозглашает. Достаточно, чтобы они работали. Поэтому вполне можно было использовать лишь имя Сталина (что, кстати говоря, вполне успешно делал с именем Ленина Сталин). Ведь прижизненный авторитет Сталина («харизма») несопоставим с ленинским. Ленин при жизни не получил и сотой доли тех дифирамбов, которые выпали на долю Сталина. Да что там дифирамбы, народ его просто обожествлял. Казалось бы, проще всего воспользоваться бесхозной харизмой и под вывеской сталинской линии проводить любую свою. Но нет, не захотели. Почему же?
Это можно объяснить либо уж очень сильной личной неприязнью к Сталину, либо желанием проводить совершенно новый курс, к которому никакие прежние вывески не подходят (либо и тем и другим).
А вот ещё один небольшой штришок. Он касается упоминавшегося «дела врачей». Так вот, эти врачи были реабилитированы почти сразу же после смерти Сталина. И не просто реабилитированы, но и всё следствие было признано сфальсифицированным, проведённым незаконными методами. Это случай в истории советской власти беспрецедентный. Были, конечно, случаи, когда выпускали арестованных, но это, во-первых, при очень сильном переборе (после «ежовщины», например) или острой необходимости (перед войной и в начале её выпустили многих военных, которых не успели расстрелять, в частности, будущего маршала Рокоссовского). Во-вторых, это не афишировалось, от освобождённых даже брали подписку о сохранении случившегося в строжайшей тайне. А уж о том, чтобы повиниться перед невинно пострадавшими, не могло быть и речи. Здесь же власти официально приносят извинения (естественно, свалив вину на политических противников). А ведь можно было спустить дело на тормозах, воспользоваться предстоящей вскоре амнистией, наконец, можно было реабилитировать позднее в общей массе, чтобы не так бросалось в глаза. Но нет, врачи реабилитируются в первую очередь и, так сказать, персонально. Это опять же свидетельство сильного желания отмежеваться от сталинской политики.
Заговорщики, вероятнее всего, знали (или догадывались) о готовящемся Сталиным сценарии. И их поспешность, стремление как можно скорее поставить крест на этом деле — это инстинктивное стремление обороняющегося выбить оружие из рук нападавшего, даже если тот уже повержен и никакой опасности не представляет.
Впрочем, к этому загадочному делу нам предстоит вернуться ещё раз.
Итак, можно подвести некоторые предварительные итоги. Во-первых, оснований для антисталинского заговора было более чем достаточно. И, во-вторых, были люди, наиболее заинтересованные в физическом устранении Сталина и способные это сделать, настроенные резко антисталински и реформаторски. Но, как известно, «мог сделать» — это ещё не значит «сделал». А теперь обратимся к обстоятельствам (механизму) предполагаемого преступления.
Вообще расследование любого убийства начинается с судебно-медицинского исследования трупа. Именно от экспертного заключения (акт вскрытия трупа) следователь получает исходные первичные данные, нити к дальнейшему расследованию — причина наступления смерти, является она насильственной или нет, если да, то каким способом причинены повреждения, каким орудием и т.п. Все эти данные считаются объективными, так как основываются на строго научных методах, в отличие, например, от показаний свидетелей, которые могут ошибаться или умышленно вводить следствие в заблуждение, т.е. в значительной мере субъективны.
Однако нам, к сожалению, это доказательство — медицинское заключение о смерти Сталина — придётся отвергнуть. Причём сразу, не вдаваясь в суть. Как минимум, по двум причинам.
Во-первых, уже в то время спецслужбы ведущих государств (естественно, и СССР) располагали методикой тайных убийств, замаскированных под естественную смерть (и применяли на практике). Поэтому наши герои, если уж они решились на такое дело, то уж наверняка всё продумали и просчитали, и если уж сделали, то так, что комар носа не подточит, никакая экспертиза ничего не установит. Так что, надо полагать, всё было сделано (если было сделано) на самом высоком уровне, тем более что такие возможности у них были — ведь среди них был такой профессионал высочайшего класса, как Берия, много лет курировавший специально для этого созданные тайные лаборатории и осуществивший ранее не одну такую операцию.
Поэтому медицинское заключение о смерти Сталина из доказательства само превращается в доказываемый тезис — если будет установлено, что никакого убийства не было, оно верно, ну а если наоборот, то… и цена ему соответствующая.
И вторая причина. Для этого нужно вспомнить, кто возглавлял комиссию экспертов. Это — главный судебно-медицинский эксперт страны профессор Прозоровский. Тот самый, который был одним из ведущих членов комиссии, сфальсифицировавшей заключение по «Катынскому делу» и потом отстаивавший это заключение на Нюрнбергском процессе. А человеку, сфальсифицировавшему заключение о смерти 15 тысяч (!) убитых, сделать то же самое в отношении лишь одного, естественно, никакого труда не составит. Поэтому вера такому заключению — как и показаниям патологического лгуна или душевно больного человека; не исключено, что в данном случае он может говорит и правду, но абсолютно никаких гарантий этому нет.
Итак, какова хронология смерти Сталина? В ночь на 1 марта 1953 г. он находился на так называемой «Ближней даче», в Кунцево. Вечером у него «в гостях» была наша четвёрка — Берия, Маленков, Хрущёв и Булганин. Поужинали. По воспоминаниям Хрущёва, Сталин был навеселе, в хорошем расположении духа. (По Волкогонову — наоборот, раздражён и не скрывал своего недовольства.) Разошлись после четырёх-пяти утра (обычный сталинский режим).
И сразу же начинаются, мягко говоря, странности.
Во-первых, была отпущена вся обслуга и охрана, которая всегда находилась ночью у комнаты Сталина. Это произошло впервые за всю историю нахождения Сталина у власти (и, кстати говоря, несказанно удивило саму охрану).
Расследование этого факта провёл Эдвард Радзинский. Он установил, что такое распоряжение было дано одним из охранников («прикреплённых» — по терминологии того времени) Хрусталёвым якобы от имени Сталина. Однако Радзинский (как и большинство читателей) абсолютно убеждён, что Сталин такого распоряжения дать не мог. Известно, с какой тщательностью, даже болезненной подозрительностью он относился к проблемам своей личной безопасности. Поэтому такое указание могло быть дано только кем-то другим (разумеется, от имени Сталина). Вероятнее всего — Берией.
Никакой случайностью такое распоряжение объяснить невозможно. Оно могло быть дано только с какими-то недобрыми намерениями. А если ещё учесть, что это произошло именно в ту ночь, перед которой Сталина последний раз видели здоровым, то цепочка совпадений становится слишком фантастической для того, чтобы считать их случайными.
Но на этом «странности» не заканчиваются. Дальше события развивались следующим образом.
Утром следующего дня (1 марта, воскресенье), после 10–11 часов, охрана начала беспокоиться, поскольку никаких признаков жизни Сталин не подавал (обычно в это время он уже вставал). Но заходить без вызова было нельзя. Как на иголках люди прождали до вечера. В седьмом часу в кабинете Сталина зажёгся свет. Все облегчённо вздохнули. Но Сталин не выходил и никого не вызывал. Поздним вечером напряжение достигло предела. После долгих споров и колебаний охрана решается войти в кабинет Сталина. Там они застают его лежащим на полу в нижнем белье, обмочившимся, лишившимся речи. Охрана поднимает тревогу и обзванивает руководство страны.
Первой появляется наша четвёрка (по некоторым данным, в неполном составе, но Берия и Маленков присутствуют всегда). И что же они предпринимают? Берия (опять Берия? Всё-таки он командует?) начинает орать на охрану, чтобы они не мешали отдыхать товарищу Сталину, не нарушали его сон. С тем они и укатили, запретив, по существу, кого-либо вызывать и кому-либо сообщать о случившемся. И лишь на следующий день появились и другие члены Политбюро, были вызваны наконец врачи, допущены дети Сталина — Светлана и Василий.
Такое поведение совершено не вписывается ни в какие рамки — ни в политические, ни даже общечеловеческие. Как оставить даже без элементарной помощи больного старика, недвижимого, пардон, описавшегося? Даже не переодеть. Поначалу это просто ошарашивает. Ну а потом наводит на размышления.
Давайте проанализируем, чем же можно объяснить такое, мягко выражаясь, необычное поведение. Для начала проведём несложный мысленный эксперимент. Представим, как бы повели себя истинно преданные царедворцы, увидев своего вождя и кумира в столь плачевном состоянии? Смоделировать нетрудно. В первую очередь они бы со всех ног бросились к телефонам и вызвали бы врачей — и кремлёвских, которые под рукой (наверняка какое-то врачебное дежурство в Кремле было), а затем и всех светил, начиная с министра здравоохранения. Во-вторых, они, если бы хватило смелости, сами бы переодели вождя, а если нет, то уж сдули все пылинки с одежды. И, наконец, выстроились бы у дверей, ожидая результата и готовые в любой момент продемонстрировать и своим видом и словами, что жизнь и здоровье вождя им дороже любых неотложных дел.
А теперь изменим условия эксперимента. Допустим, что никаких искренних чувств к вождю они не питали и даже, наоборот, не могли дождаться, когда же он наконец преставится. Но к случившемуся никак не причастны. Могли бы они повести себя так, как они повели? Ни в коем случае. Слишком рискованно. Неизвестно, что приключилось. Может, какой-то лёгкий обморок. Через полчаса очухается и тогда уж точно не сносить головы. То есть и в этом случае они повели бы себя точно так же, с той лишь разницей, что в душе испытывали бы совсем другие чувства. Но поведение было бы точно таким же.
Ну а в каком же случае они могли бы повести себя так нагло и цинично, как это было в действительности? Только в одном — когда они не только жаждали скорейшей кончины вождя, но и были абсолютно уверены в своей безнаказанности. Откуда же могла быть такая уверенность? Опять же только от одного — они прекрасно знали, что смерть неизбежна и близка. Нужно только немного подождать. Ну, и лучше не рисковать — избежать, хотя бы в ближайшее время, медицинского вмешательства. Никаких других толкований в данной ситуации быть просто не может.
Интересное объяснение этому событию даёт в своих воспоминаниях Хрущёв. Он пишет, что когда они вчетвером приехали к Сталину и выяснили обстановку, то «…посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать своё присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам». Вот так просто, двумя фразами объясняется столь дикая ситуация. В этом хрущёвском объяснении для нас интересно два момента. Во-первых, он признаёт, что первыми прибыли именно они — Берия, Маленков, Хрущёв и Булганин. <Как говорилось, количество приехавших указывается в различных источниках по-разному. Охранники называют только двоих — Берию и Маленкова. Мы думаем, причина расхождений в следующем. Приехали они вчетвером, но в охранную комнату вошли только двое. По всей вероятности, миссия по изоляции Сталина была возложена на Берию — его всё-таки охрана боялась и слушалась. Хрущёв решил, видимо, без особой необходимости лишний раз «не светиться».> И, во-вторых, его интерпретация является типичнейшим примером объяснения преступных действий. Преступник всячески стремится избежать подробностей своих неблаговидных действий. То же самое мы видим у Хрущёва. Никаких других аргументов, кроме чисто этических («неудобно»), у него нет. Ну неудобно было самим войти, но врачей-то вызвать можно было. Врачу всё удобно, всё можно, он может осмотреть любого больного. Но Хрущёв даже не пытается хоть как-то объяснить. Походя, вскользь приводит он этот единственный хилый аргумент, и скорее, бегом — дальше, к другим вопросам, о которых говорить не так неприятно.
Дальнейшие события, происходившие вокруг умирающего Сталина, для нас интереса не представляют. За исключением, разве что, одной детали. По многим описаниям, перед самой смертью он вдруг поднял кверху левую руку и не то указал куда-то вверх, не то пригрозил. Потом этот жест получил у разных авторов самые разнообразные толкования, вплоть до самых мистических. Я думаю, расшифровать его несложно. Известно, что Сталин до самой смерти находился (почти всё время) в полном сознании, только не мог двигаться и говорить. Всё происходящее он хорошо понимал. И поскольку за десятилетия безраздельной власти он привык к подобострастному преклонению, поведение приближённых его шокировало. Естественно, его переполняло негодование. Поэтому этот жест мог означать только одно (в вольном словесном изложении, конечно): «Вот я вас, сукины дети!» Но «сукины дети» знали, что делали, знали, что им бояться нечего. Поэтому вели себя нагло и уверенно.
Итак, подведём итоги нашего расследования по этому пункту.
В ночь, после которой вождя хватил удар, он был оставлен без прислуги и охраны. После этого он был на сутки лишён медицинской помощи, даже не был переодет. Последними из руководства страны, с кем Сталин общался до удара, были Берия, Маленков, Хрущёв и Булганин. Первыми, кто появился после удара, были тоже они. Думается, только этих фактов вполне достаточно для вынесения им обвинительного вердикта. А с учётом ранее рассмотренных косвенных доказательств — тем более. Ведь далеко не каждое убийство совершается прилюдно. Вовсе не по всем делам об убийстве имеются свидетели-очевидцы. И тем не менее многие из них успешно раскрываются. Нередко истину удаётся установить лишь на основании косвенных доказательств, улик, если будет собрана достаточная их совокупность, восстановить картину происшедшего по крохам. В нашем случае, мы думаем, налицо именно такая ситуация.
Но у следствия в запасе есть ещё аргументы. Они касаются нашего последнего пункта расследования — посткриминального поведения подозреваемых.
Начнём с проговоров. Здесь наиболее благодатным объектом является Хрущёв. И потому, что он пожил подольше некоторых своих подельников, и потому, что возможностей для публичных выступлений у него было побольше, а главное — по характеру был он человеком весьма словоохотливым…
В докладе на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущёв прямо заявил, что Сталин намеревался ликвидировать старых членов Политбюро. То есть проговорился, что они действительно знали о нависшей над ними смертельной угрозе. Конечно, это высказывание можно расценить и как политический ход, желание максимально сгустить краски, вызвать антисталинские настроения. Но тогда всё же лучше бы было говорить об угрозе для всего ЦК, а не только Политбюро (причём даже не всего его, только «старых членов»). Это имело бы гораздо больший эффект. Поэтому скорее всего здесь именно проговор.
Интересную трактовку этому высказыванию Хрущёва даёт А. Авторханов. Он связывает его с «делом врачей» (опять это загадочное дело!). В этом же докладе, до приведённого высказывания, Хрущёв много внимания уделяет этому делу, гневно возмущаясь его фальсификацией и допущенным беззаконием (можно подумать, что это единственное сталинское беззаконие!). И затем заявляет:
«Это позорное дело было создано Сталиным. У него не хватило времени, однако, довести его до конца (так, как он представлял себе этот конец)». Как же он себе его представлял? Так вот, Авторханов считает, что следующее затем заявление Хрущёва о намерении Сталина уничтожить старых членов Политбюро и есть ответ на вопрос, каким представлял себе этот конец Сталин. Ну что ж, очень логично. И вполне согласуется с другими нашими уликами.
Характерное признание содержится в Постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий». В нём говорится, что ещё при Сталине «внутри ЦК имелось сложившееся ленинское ядро руководителей». В переводе на нормальный язык это означает сложившийся антисталинский заговор.
Но самый интересный проговор Хрущёва содержится в одной из его речей — на митинге в честь венгерской партийно-правительственной делегации во главе с Яношем Кадаром в 1964 г. Там, опять же гневно осуждая Сталина за допущенные беззакония и произвол, Хрущёв заявил буквально следующее: «В истории человечества было немало тиранов жестоких, но все они погибли так же от топора, как сами свою власть поддерживали топором». Мог ли Хрущёв заявить такое, если бы Сталин умер естественной смертью? Конечно, нет. С какой стати тогда появился бы топор, от которого будто бы погиб Сталин? Хрущёв (да и любой другой на его месте) говорил бы тогда о суде истории, что она воздаст своё каждому тирану, и так далее, в таком же примерно духе, но никак не о топоре.
Теперь о мерах по сокрытию преступления.
Здесь для нас представляет интерес одно обстоятельство, которое почему-то прошло мимо внимания многих исследователей или, во всяком случае, с причинами смерти Сталина не связывалось. Это — злосчастная судьба сына вождя — Василия Сталина.
Василий был младшим ребёнком в семье Сталина. Родился в 1921 г. С детства был неуправляемым, своенравным, капризным, психически неуравновешенным, со слабым здоровьем. Видимо, в значительной мере это объясняется семейными обстоятельствами — в детстве он пережил самоубийство матери, был лишён материнской ласки.
Рос он как и положено наследному принцу. Хотя отец и старался не создавать для него исключительных условий, повседневного контроля он, естественно, осуществлять не мог. Педагоги, понятно, не хотели иметь неприятностей и практически с него никакого спроса не было. Сам Василий, кстати, и тогда и после умело пользовался своим положением сына вождя.
После окончания средней школы Василий избрал стезю военного лётчика — самую престижную в то время мужскую профессию, окружённую ореолом романтики и героизма. В Отечественной войне принял активное участие, проявил личное мужество, совершил несколько десятков боевых вылетов, сбил один вражеский самолёт. Однако потом отец запретил ему боевые вылеты, видимо, опасаясь повторения судьбы своего старшего сына Якова, попавшего в плен и погибшего там при невыясненных обстоятельствах (были данные, что немцы начали охоту на Василия).
Военная карьера Василия была стремительной. Уже через два года после начала службы Василий — полковник, в 24 года — генерал (прямо второй Бонапарт!). Заканчивает войну командиром дивизии. С 1947 г. — помощник командующего, а с 1948 г. — командующий ВВС Московского военного округа.
Василий рано пристрастился к алкоголю. С годами эта порочная страсть усиливалась. Постоянные пьяные кутежи и скандалы становились нормой. Вращался Василий в основном среди богемы — актёров, режиссёров, спортсменов. Естественно, немало было в его окружении и просто прихлебателей, пользовавшихся его доверчивостью и возможностями. Скандальные похождения Василия (в частности, связи с замужними женщинами) нередко становились достоянием гласности. Порой приходилось вмешиваться и отцу.
Вместе с тем отмечают у него и положительные черты. Был он хоть вспыльчив и груб, но отходчив, не злопамятен. Часто помогал людям (например, с жильём), вообще был щедр, любил делать подарки, угощения. Меценатствовал. Особенно любил покровительствовать спортсменам. Создавал футбольные и хоккейные команды, переманивая туда лучших спортсменов, строил и оборудовал спортивные сооружения. Сам был страстным болельщиком.
С 1952 г. после появления Василия пьяным на военно-воздушном параде (за подготовку и проведение которого он отвечал) терпение отца лопается и он отстраняет его от всех постов и направляет слушателем в военную академию.
Но настоящие злоключения Василия начались после смерти отца.
Уже в марте 1953 г. Василия увольняют в запас без права ношения военной формы. А ещё через месяц его арестовывают и помещают в Лефортовскую тюрьму, где он содержится как секретный узник. Предъявленное Василию обвинение было настолько надуманным и вздорным, что даже как-то не поднимается рука на его серьёзный юридический анализ — расходование государственных средств не по назначению, в основном — на спортивные нужды, без каких-либо корыстных целей. (Потом, правда, ему добавят ещё одну статью — антисоветскую пропаганду, выразившуюся в нелестных отзывах о тогдашних государственных руководителях.) Известно, что какую-то бесхозяйственность, злоупотребление служебным положением при желании можно найти у любого командира полка, у любого директора самого захудалого заводишка. Но за это никогда никого не сажали. В худшем случае понижали в должности, в самом худшем — увольняли с работы. Василий же более двух лет, пока будет вестись следствие, проведёт в строжайшей изоляции в Лефортово, а затем, после суда, который приговорит его к восьми годам (!) лишения свободы, направится во Владимирскую тюрьму (не в лагерь, как все осуждённые!), имевшую репутацию одной из самых строгих.
Попробуем разобраться, в чём причина такой суровой расправы с сыном вождя.
Был ли Василий сколько-нибудь серьёзным конкурентом сталинским соратникам в их борьбе за власть? Ни в малейшей степени. Ни по каким своим личным качествам Василий на роль политического лидера не подходил. Да и сам он на это не претендовал (хотя на особое положение, как сына великого вождя, естественно, претендовал). В народе он тоже каким-либо авторитетом не пользовался и как наследник престола не расценивался (да и традиций таких у нас нет).
Нельзя принять всерьёз и утверждение некоторых сталинистов, что с Василием так поступили исключительно из ненависти к Сталину, поскольку в народе он воспринимался как живое воплощение Сталина, что всенародная любовь к вождю после его смерти была перенесена на сына. Всенародным любимцем Василия назвать никак нельзя. Военные его не любили за грубость, высокомерие и хамство, за необоснованные разносы, простые люди, для которых сам Сталин был всё-таки воплощением скромности в быту, — за разгульный образ жизни. Так что, никакой всенародной любви Василий не вызывал (правда, отметим ещё раз для объективности, — и особой ненависти тоже; многие считали его просто безобидным шалопаем).
Может, причина в его пьяных скандалах? Тоже недостаточно для столь жёстких мер. Мало ли было горьких пьяниц в высших эшелонах власти (тот же Жданов, например), но за это никого не сажали. Да и вообще, неужели не нашлось бы каких-то других мер для мелкого скандалиста? (Кстати, и возможности для разгульной жизни у Василия после того, как его отправили на пенсию, не очень большую, в соответствии с выслугой лет, были далеко не те, что раньше.)
Нет, для таких строгих санкций должна была быть какая-то другая, более серьёзная причина. Получается, Василий ЧТО-ТО ЗНАЛ о смерти отца. И не просто знал, а БОЛТАЛ. Из многих источников известно, что Василий не раз во всеуслышание заявлял, что отца убили и что он знает, кто это сделал. Именно поэтому его не только выпроводили на пенсию задолго до достижения пенсионного возраста, но и изолировали — сначала в Лефортово, а потом во Владимирской тюрьме.
Знала ли об ЭТОМ дочь Сталина Светлана Аллилуева? Скорее всего, да. Но будучи умнее и хитрее своего незадачливого брата, помалкивала. Потому и осталась жива. <После побега Светланы Аллилуевой за границу по Москве пошли слухи (со ссылками на «радиоголоса»), сначала о том, что она собирается написать воспоминания с пикантными подробностями кремлёвской жизни, а потом, — о том, что между ней и советским руководством была договорённость, что она никаких тайн не выдаст, а ей взамен гарантируется жизнь. Эта версия очень правдоподобна. Во-первых, Светлане действительно было что сказать (не о военных секретах, разумеется, они ей не были известны, а о личной жизни кремлёвских небожителей). В те времена любая информация из-за кремлёвской завесы была на вес золота. Светлана могла бы получить за неё очень хорошую цену. Но она этого не сделала.>
Василий отсидел в общей сложности без малого семь лет. В I960 г. его вызвал к себе Хрущёв. Они очень тепло поговорили, оба даже прослезились. Я думаю, реконструировать их разговор несложно. Хрущёв, как уже говорилось, не был ни жестоким, ни злопамятным. К детям Сталина он всегда относился хорошо. Видимо, он искренне, от души желал Василию добра (и — ещё раз — никогда бы так жестоко с ним не поступил без самой острой необходимости). По всей вероятности, они договорились, что Василий прекратит болтовню, а взамен ему будет предоставлена свобода. Но очень скоро Хрущёв понял, что Василию верить нельзя. Светлане — можно, а ему — нет. Все его обещания — до первой рюмки. Василий снова начал БОЛТАТЬ. И тогда с ним было решено разделаться окончательно.
Для начала его снова водворили в Лефортово, «досиживать» отпущенные ему 8 лет, а затем сослали в Казань, город, закрытый для иностранцев, где он и кончил свои дни в возрасте всего 42 лет. О его смерти есть разные версии. Самая распространённая — его «залечила» по заданию КГБ специально приставленная к нему медсестра, некая Мария Нусберг, ставшая его фактической женой.
В разгар «гласности и перестройки», в один из своих очередных приездов в СССР Светлана Аллилуева давала пространное интервью советскому телевидению. В нём она прямо назвала Марию Нусберг агентом КГБ, умышленно умертвившей Василия. Демонстрировала фотографии Василия до казанской ссылки и после «лечения» Марией Нусберг. Зрелище действительно впечатляющее, Василий был неузнаваем — с фото смотрел измученный, смертельно больной человек. Но — опять же — обошла вопрос о причинах такой жестокой расправы с Василием, ограничившись туманной фразой, что он «неправильно себя вёл».
Что же было известно Василию (а скорее всего, и Светлане) о смерти отца? По всей вероятности, мы об этом никогда не узнаем. Разве что Светлана оставит ещё какие-то мемуары…
Мы завершаем наше расследование. По мнению Юрия Орлова, рассмотренных доказательств вполне достаточно для вынесения обвинительного вердикта. Ну а насколько ему удалось убедить других — судить читателю.